Я всегда считал, что Уоллес биоробот. В хорошем смысле, не поймите меня неправильно, это меня даже забавляло. Особенно в детстве. Уолли мог весь день активно проводить в школе, затем бежать на дополнительные занятия, потом делать домашку, а после всего этого еще и играть со мной в футбол или кататься в город на великах. Мы много времени проводили вдвоем, веселясь от души, при этом брат еще и успевал делать кучу полезных вещей. Я один раз ему такое сказал, про робота, но вместо того чтобы обидеться, он только посмеялся, эта идея ему нравилась, а мне нравилось, что у нас, казалось бы, таких разных людей, такое почти идеальное взаимопонимание. Но как просто поддерживать друг друга во всем, когда тебе десять или даже четырнадцать.
Когда между вами десяток лет невысказанных (Уолли, немного мной) обид, долбанная пирамида ошибок, поступков, не самых доблестных, не самых красивых, и жестов и слов не самых правильных в тот или иной момент, оставивших немало ран, — как раньше уже не получается.
Со временем это детское негласное прозвище перестало быть милым, оно и прозвищем перестало быть, скорее, оскорблением, потому что ничто так не раздражало меня, как мания брата все везде успевать и делать по правилам с точностью до минуты. Пунктуальность — галочка, исполнительность — галочка, ответственность — галочка, умение принимать решения незамедлительно — галочка. Уолли лучший кадр в любом месте, куда бы ни сунулся. Сначала университет, практика в компаниях, затем отцовское бюро, теперь какое-то крутое болото, куда брата пригласили со всеми почестями, чуть ли не караулили и выслеживали его долгие месяцы, чтобы наконец заполучить такую проворную и перспективную рыбку. Пообещали еще мешок привилегий и хороший достаток, больше, чем было, это уж точно.
Мне всегда казалось, что Уолли хоть и практичный, материальный человек, так просто на деньги не позарится, я считал, что ему важно быть причастным к семейному делу (отцовскому, если быть точным). Он ничего не проектировал, но не всем же ваять дома и торговые центры, кому-то и делами нужно заниматься. И Уолли с ними справлялся лучше, чем хорошо.
Скрытный брат тихим сапом всегда шел рядом и выполнял все с дотошной точностью, что вопросов никогда не вызывало.
Признаю, наверное, стоило обратить внимание на вулкан до того, как тот начнет извергаться, но в то же время признаки катастрофы никак себя не проявляли. Он же молчал постоянно, кивал и тянул свою фирменную улыбочку, производя впечатление человека, у которого все под контролем. Репутацию оного он подтверждал годами, поэтому никаких сомнений в том, что что-то идет не так, у меня лично не возникало. Не знаю, как там дела обстоят у отца, он все-таки с Уолли общался гораздо чаще за последние десять лет, но когда узнал от меня, что младший вот уже в который раз теряет от переутомления сознание, точно так же удивленно вскинул брови.
Он был изумлен. Озадачен. Что произошло? Все же было в порядке еще вчера. Бруно, я не понимаю.
Я тоже не понимаю.

Рядом с аэропортом, сидя в своей нагретой машине, я звонил Уолли вот уже битый час, но тот скидывал мои звонки на голосовую почту. Заставлял меня общаться с автоответчиком, а я продолжал оставлять сообщения с просьбами перезвонить. В машине мне стало не по себе, пространство словно начало давить со всех сторон, потому я вышел на улицу. Сперва подышать свежим воздухом, затем зашел за мятными леденцами, пройдя через металлоискатели.
Сидни должна была прилететь с минуты на минуту, если только рейс опять не задержат, но в старом-добром Дьюти-фри образовалась очередь из желающих запастись снотворным/пойлом на время полета и после него, поэтому минут на двадцать я застрял внутри магазина. И все ради каких-то леденцов. Может, ну их?

Сидни Кингсфорд последний раз я видел где-то около шести лет назад, и толком не помнил, на чем мы расстались. Я часто производил впечатление конченного мудилы, который ничего кроме леща по морде и не просил. Но каким-то волшебным образом Сид привыкла к моему таланту влипать в неприятности и даже считала меня интересным. Может, все дело в брате, не знаю. Они же были близки — особая связь, которая обычно образовывается между людьми, якобы предназначенными судьбой друг другу или еще какой-нибудь высшей силой, типа Вселенной. Это мило. Тогда это точно казалось мне милым, и в то же время я был рад за них, особо не влезая в эти личные дела, но чего-то грандиозного из той связи я так и не увидел. Она просто уехала, Уолли просто пошел вверх по карьерной лестнице, ну а мы просто перестали общаться, и это закономерный сценарий.
Однако со временем я пришел к мысли, что Сидни для брата — это не обычное студенческое увлечение, не пьяный секс в туалете под градусом, не только приятное воспоминание, учитывая, как весело мы проводили время. Сид — это, наверное, его собирательный образ человека, который в любой момент оказывается для тебя всем. И ты можешь без него жить, ты не думаешь об этом каждый день, но когда этот человек, умещающий в себе несколько ипостасей, появляется в твоей жизни, ты знаешь, что все на своих местах, что все будет хорошо.
Я считал так, по крайней мере, потому, что сам хотел бы заполучить столь щедрый подарок от жизни, но, может, из-за своего умения отталкивать от себя все хорошее и, наоборот, гнаться за теми, кто ни во что тебя не ставит, я никогда его не получу.
Сам не ведая, что творю, однажды я решился на звонок, понимая, в какое положение могу поставить Сидни, но другого выбора у меня не было. Будем считать это последним, отчаянным шагом. Разговоры со мной брату не помогали, отец пытался подключиться, но дела съедали его прежде, чем Уолли отмахивался и просил только не вмешивать в это папу. А у самого саднящая обида в голосе, после чего причитания о том, что уже слишком поздно, точно параноик.

Все-таки обзаведшись упаковкой чертовых леденцов, я вернулся в машину, и сразу же увидел перед собой поток людей, видимо, только что сошедших с прибывшего рейса. Не заходя в салон, я встал около машины и облокотился на нее, вглядываясь в чужие лица. Подумал, что и лицо Сид для меня теперь уже не столь знакомое, за такое время она могла несколько раз поменяться до абсолютной неузнаваемости, возможно, сделала себе операцию, типа ринопластики, хрен ее разберет. Но как только я увидел направляющуюся ко мне девушку с развивающимся по ветру каштановыми волосами и все теми же оленьими глазами, пусть и немного уставшими от перелета или прожитых лет, то сразу же узнал в ней Сид. Не такая радикальная, как раньше, со своими многочисленными сменами имиджа, не такая бойкая, вполне себе взрослая девушка с хорошей работой и неплохими перспективами на будущее, но, в какой-то мере, все та же девчонка с рюкзаком. Мы меняемся едва ли, меняются только обстоятельства.
На ее неловкое приветствие я широко улыбнулся и потянулся за ее чемоданом, чтобы убрать его в багажник, она, видимо, эту улыбку сразу узнала, и потому заулыбалась в ответ, будто вспомнила, с кем имеет дело.
- Привет, отлично выглядишь! - сделал комплимент между делом, все равно что моргнул, и, особо не озадачиваясь, подошел ближе, чтобы обнять Сид, все-таки давно не виделись. - Как долетела? Не сильно трясло? - припоминая, как она не любит перелеты, вскинул снисходительно бровями в ожидании ее недовольной гримасы, но Сид вела себя заторможенно и реагировала на меня через раз, будто не могла придти в себя после объятий и встречи в целом. Я же мог задать еще кучу вопросов, лишь бы отсрочить тот момент, когда мне нужно будет как-то рассказать Сид о Уолли еще раз и подробнее, попросить о помощи, в самом деле объяснить, какую роль она должна во всем этом сыграть. Жаль, я сам еще не понимал. Потому и тарахтел без умолку, когда мы наконец сели в машину и уехали с территории аэропорта.
Пробки на выезде тем паче мне не помогали, и приходилось расспрашивать Сид про работу, семью, попутно пытаясь рассказать что-то о себе.
- Так уж вышло, Сид, что в моей жизни почти ничего не поменялось с того момента, когда мы виделись в последний раз, - заключил я с ухмылкой, иногда посматривая на девушку рядом с собой. - Честное слово, как был оболтусом, так и остался, в промежутке пытался организоваться, думал, пошел в гору, а там такое себе очередное приключение, - не отнимая улыбки, словно рассказывая веселую байку, я небрежно выдал, на самом деле не желая углубляться в детали прошедших насыщенных лет, потому перевел все это в забаву "ах, Бруно, а ты все такой же", но Сид так просто не купилась. Она сделала замечание, что все-таки что-то во мне стало другим.
- Да, новая прическа.
До города мы доехали, вспоминая рандомные случаи из юности, их с Уолли совместные моменты, в которых меня уже не было, я смеялся от души и делал вид, что все в порядке, что Сид приехала сюда на семейный праздник Килей, просто так, чтобы повидаться.

В первой более или менее приличной забегаловке, где подавали завтраки, мы и остановились. Сели у окна на просторные диваны друг напротив друга, Сид сразу заказала кофе, я последовал ее примеру, кивнув официанту в стиле "мне то же, что и ей", и откинулся назад, устроившись поудобнее, и закинул руки на спинку дивана. Выждал еще пару моментов, разглядывая помещение, какие-то картины и фотографии на стенах, словно просто ждал, пока принесут заказ, но Сид уже не терпелось узнать, потому он подалась вперед, сложив руки перед собой, и выжидающе смотрела на меня.
- Может, сначала поедим?

I TOLD YOU TO BE PATIENT I TOLD YOU TO BE FINE
I TOLD YOU TO BE BALANCED I TOLD YOU TO BE KIND
NOW ALL YOUR LOVE IS WASTED THEN WHO THE HELL WAS I?

Взгляд мутный, нетрезвый, но не от коньяка или скотча, которым разве что горло прополоскать ради послевкусия, разогреться. Он пьяный от слез, которые не покажешь, не выплачешь, потому что это признак слабости, у кого-то даже не мужественности, а мое мужское достоинство и без того с землей сравняли, а потом ножками своими якобы грациозными втоптали поглубже. Наплевать на Эйлин, на ее желание меня уколоть, она просто пьяна и зла на жизнь, как и я, но слова ее – мощный катализатор, от которого мне вроде бы уже и не отмахнуться. Больше не сглатывается, не переваривается и уж точно не усваивается.
Я думал, больнее теперь некуда, но вот те раз, резкие фразы, слетающие с запутывающегося языка — совершенно случайные вроде бы, а бьют точно в яблочко, осколками вонзаются с нечеловеческой силой и режут безо всякого намерения сжалиться, проявить гуманность к жалкому подобию мужчины.
Убогий и неуравновешенный, я себе таким не нравлюсь, я себя ненавижу, и ненависть эта проявляется в очередном молчании, вместо того чтобы подняться с пола и всыпать этой бабе по первое число за криво посаженный рот, что так неосторожно разбрасывается оскорблениями, и никакое пойло ее, по большому счету, не способно оправдать.
Но ненависть к себе всегда сильнее, она заставляет тебя не то что сидеть – соглашаться с каждым бранящим словом в свою сторону. Я бы даже может хуже выразился, так что такой метод еще довольно щадящий.
Ко всему прочему, во мне при любом раскладе не найдётся воли ударить женщину. Пускай лучше кулак в стену, если вообще сегодня смогу найти в себе силы действовать.

Веду взглядом и поднимаюсь к ее глазам, заторможено реагирую на нелестные умозаключения.
Я мудак. От этого даже легче стало, хоть кто-то произнёс вслух то, что думает.
Силюсь найти в глазах напротив какое-то оправдание, зацепиться за крупицу смысла в своем поведении или в произошедших событиях, но не могу, потому что не понимаю, как это все получилось, с чего началось, за какие заслуги?
Здесь уже нет болезненной самовлюбленности, просто обычный вопрос: «почему». Да, да, я согласен, что я чмо и конченный придурок, который тоже успел дел наворотить, но придурок все-таки желает знать, какого хрена?
Еле заметно киваю и пребываю в эмоциональной яме, в состоянии полнейшего оцепенения, а со стороны в точности на имбецила похож, скорее всего. Но мне, по большей части, насрать на то, как я выгляжу в ее или чьих-либо еще глазах в этот самый момент. Хочется лишь карабкаться на стены и выть белугой, потому что могу. А вести себя, как адекватный взрослый мужик, — нет.
Эйлин продолжает говорить, пока я сижу здесь с этой ее рукой в крови, словно в тупой малобюджетной драме с плохой режиссурой и отстойной актерской игрой, да еще и с субтитрами. Чувствую, как снова зарождается злость, зудит в животе, звенит в ушах. Реагирую лишь тем, что сильнее сжимаю ее руку, доставляя, по меньшей мере, дискомфорт, простую физическую боль, но Эйлин уже мало что замечает, ощущения притуплены алкоголем, как и положено.
- Замолчи, - на выдохе проговариваю себе под нос и опускаю голову. Если продолжит, могу не сдержаться, заору, пусть сбегаются соседи, санитары или копы. – Пожалуйста, - прикрываю веки и морщусь на пару секунд, усмиряя свое желание обрушиться ураганом на женскую неумную голову. Вместо этого я хочу воззвать к здравому смыслу. Она пьяна, я в принципе не способен отвечать за себя большую часть времени, может, не стоит раскручивать эту карусель? В любом случае, кто-то да заблюет всю квартиру. Не фигурально, так буквально. Тошнит от напыщенности, лицемерия и людской циничности. Я никогда не был таким, я не хочу таким становиться, чтобы до конца жизни ненавидеть все живое и утешаться в объятьях припадочной женщины. Равно как и не хочу, чтобы Эйлин была примером такой компании.
Это как сквозь невыплаканные слезы улыбаться и продолжать гнуть свою оптимистичную (максимально возможную в такой ситуации) линию. Абсолютно наивно и глупо, но так лучше. Лучше, чем это делает Бриггс.
- Не надо так говорить, - прорезается тихий, но все-таки голос, открываю глаза и отвожу взгляд в сторону, - ты ни черта обо мне не знаешь. Не надо так.
Чтобы сбавить обороты, я переключаю свое внимание на более земные, существенные вопросы – «гребанная» рука. Советы Эйлин я пропустил, не их я хотел услышать, когда задавал вопросы, дело в тот момент, когда я их произносил, было вовсе не в руке. И вряд ли кто-то, кроме меня, мог до этого додуматься. Сам я и половины своих чувств, бьющихся в неустанной агонии, не разбираю.
Сейчас решение одно, в этом мы с ней сошлись без перипетий – оставляю Эйлин на время, чтобы схватить первое попавшееся полотенце с кухни, а когда возвращаюсь, поудобнее устраиваюсь перед ней на полу, хватаю бутылку открытого коньяка, и перед тем как плеснуть даме на рану, вливаю в себя достаточное количество.
- Сейчас я тебя вылечу, сиди смирно! - повышаю тон беззлобно, лишь предугадываю новые словесные и неуместные извержения этого прекрасного и разнузданного вулкана.

Дальше следуют неумелые попытки остановить кровотечение и продезинфицировать рану. Получается больше заливать пол и тратить дорогой коньяк попусту. Хотя к чему мелочиться. Ей такой ещё подарят, оплатят с лихвой агрессивные истерики кучей роскошного дерьма.
Эйлин на время замолкает, иногда только дёргается и шипит, пока я протираю ее ладонь полотенцем. Оно, почти белоснежное, вскоре все окрашивается алым вперемешку с коньяком и становится почти непригодным. Тем не менее, я кое-как перевязываю руку и допиваю остатки коньяка, те, что плескались убого на дне.
Тишина длится недолго, Эйлин прерывает ее, снова вступая с партией откровения, но теперь уже не горой мусора в мою сторону; однако за ту небольшую паузу я успеваю отдышаться, словно только что пробежал марафон, и немного прийти в себя. Пристраиваясь рядом с Эйлин, я прижимаюсь спиной к стене, откидываю голову назад, а грязные руки с почти пустой бутылкой складываю на согнутых в коленях ногах. Смотрю в одну точку и безэмоционально внимаю, при этом пропуская через себя каждое ее слово, потому что это что-то новое для меня, это настоящее и живое. Не банальная ересь «все образуется» или «ты это переживешь», которую слышу ежедневно от других, или сладкие воркования на ухо от самой Бриггс, а абсолютно реальный рассказ. Пусть она даже начнёт заливать мне сейчас про свою усыплённую в детстве собаку по кличке Пушок или про парня, который лишил ее девственности, а потом забыл позвонить. Все что угодно, лишь бы это было правдой.
Ложь и недосказанность меня доконала.
Не отнимая склонённой на бок головы от стены, я перекатываюсь к Эйлин, смотря теперь на ее профиль и чуть вздёрнутый кончик носа. Волосы свисают патлами, лезут на лицо, а она сидит с опущенными руками перед собой и тупит взгляд в пол.
- Отпускаю, дочь моя, - не получается в шутки, поэтому меня снова передёргивает от самого себя и от всего момента в целом. Вздыхаю тяжело и наконец приканчиваю бутылку до последней капли, после чего протягиваю ее Бриггс с предложением метнуть стекло.
- Если тебе от этого становится легче... - но Эйлин тару не принимает, и тогда я просто опускаю ее на пол и толкаю ногой, чтобы катилась по полу до другого конца комнаты.
Снова пауза, теперь уже не театральная. И в эту паузу я накапливаю силы, чтобы наконец сказать то, о чем болит и нарывает, все ещё ведя внутреннюю борьбу, потому что боюсь вообще с кем-нибудь делиться своими жизненными драмами. Все думал, как-нибудь сам, как-нибудь срастется, но это, твою мать, не кость в открытом переломе, тут так просто не махнешь рукой.
Оказалось, что нет.
- Ты знаешь, а я скоро мог бы стать отцом. У меня был бы сын. Или дочь. Мы не успели узнать пол ребёнка. Хотя мне даже не важно было, кто это. Просто его наличие — это уже всё и даже больше. Сначала забоялся, идиот, это же такая ответственность, у меня с ней проблемы... А потом боялся только одного: стать ужасным родителем. Такому же не научиться, не подготовиться. Но эйфория, знаешь, она сильнее. Ожидание, что появится на свете часть тебя. Чудно, да? Но это самое лучшее, что я вообще испытывал за свою жизнь. К черту острые ощущения и безбашенные компании, неуемный поиск приключений. Вот оно! - нервно сглатываю образовавшийся ком в горле, голос еле заметно надламывается, я замолкаю на минуту, чтобы переждать бурю.
- А на деле получилось, что не того надо было бояться? - риторический вопрос. - Надо было бояться иллюзий, ожиданий, что все изменится. Я так глупо полагал, что все может измениться, Эйлин, это убивает меня больше всего.
Снова вздох, а потом усмешка. Оглядываюсь назад, вспоминаю детали и безмерно удивляюсь своей наивности. Тому, что не замечал очевидных вещей.

IN THE MORNING I'LL BE WITH YOU
BUT IT WILL BE A DIFFERENT KIND

Деньги на квартиру быстро нашли себе применение. С возрастом чувство экономии не появляется, как ни старалась в этом маменька меня убедить. Добрая четверть сбережений спущена на поездки в Миннесоту к старым знакомым, в Чикаго на футбольную игру года и в Вегас. Естественно.
В планах я полный профан, поэтому действовал по наитию, а что может быть более естественным в выборе досуга, чем старая добрая тетушка Невада с пустыней, казино и трансексуалами.
Очень хотел прихватить с собой Чарли, но та нежданно-негаданно свалила в Африку помогать больным и голодающим детям, да кто бы мог подумать. Впрочем, в этом есть некоторое постоянство — ее неминуемые побеги в страны третьего мира. Поэтому тратил эти деньги я почти в одиночку. Конечно, компании появлялись и сменялись, я даже в один момент думал, не жениться ли мне вон на той, как ее там... Но потом проснулся без кольца и надписи "молодожены" перманентным маркером на голой спине и с облегчением вздохнул. Хватит необдуманных поступков. Хватает и того, что мне, по факту, жить теперь негде.
Время повернулось вспять, что ли? Ощущение, что наступаю на одни и те же грабли, не то что наступаю — с разбегу прыгаю и при этом остаюсь очень доволен. В этот раз выбор тоже осознанный. Благо хотя бы работу в бюро не бросил, попросил только у отца дать мне какой-нибудь отпуск, чтобы можно было хорошенько надираться в придорожных барах или в златых хоромах казино, имея под боком одну, а то и пару колоритных девиц. С образованием сложнее, но прогресс в том, что я все еще не наплевал на это дело. Обещал же. Хотя бы раз в жизни можно сдержать слово.
В перерывах между Вегасом и мотокроссами на одолженном у Уолли байке вспомнил про Энди. Была такая, работала у меня, что с ней стало за эти пару месяцев? Надо было узнать. Оказалось, цветет и пахнет. Удивительно, правда? Мол, прикиньте, не все вокруг меня вертится.
Но я и не надеялся, не думал о том, чтобы держать девушку в заложниках своей личности и чтобы она мне серенады под окном пела или присылала надушенные любовные письма. Это не про меня. Меня, скорее, удивило, как легко и просто она отнеслась к тому, что я разузнал ее адрес и заявился на порог.
Привет. Как дела. Не хочешь отдохнуть сегодня вечером?
А до этого случайный игнор на ее сообщения: "все ли в порядке?" или "почему сегодня не пришел?" Выпал из жизни тех людей, где оставил какой-никакой след, и никаких угрызений совести. Ни одного слова в ответ, все читал, все помню, но отвечать было не комильфо. А теперь такое.
Привет. Как дела.
Но она взяла сумочку и с улыбкой вышла со мной из квартиры, чтобы начать с выпивки в баре и тех устриц в ее любимом ресторане, что она недавно попробовала.
Я даже не был уверен, что перезвоню ей потом. И как рад я был тому, что ничего такого она не ждала и сразу дала понять, что все эти драмы сейчас нужны ей точно так же, как и мне. Ну хоть где-то идеальное стечение обстоятельств. На том и порешили. Я даже разрешил ей встречаться с кем-нибудь, если хочет. Вот так, с барского плеча, пожалуйста, лишь бы ничего не ущемляло ее свобод, а Энди только рассмеялась, но сделку приняла. Не знаю, всерьез ли, но это не мое дело, правда?
Когда я прикатил обратно в Фили, знал, что выходным конец, нужно продолжать заниматься насущными проблемами, типа поиска новой квартиры, поменьше и поскромнее, куда мне все эти огромные лофты, заядлому холостяку, но снова погружаться в тягучие будни не хотелось от слова совсем. Равно как и видеться с кем-то из знакомых. Ночевать мне все еще где-то надо было, но все это время я провел в гостях в разных местах, а в родном городе идти к брату или к той же Энди не самая хорошая идея, слишком много подводных камней, с которыми мне не хотелось пока иметь ничего общего.
Выбор пал на мотель. Первый попавшийся мотель, который я раньше никогда не видел, но когда зашел, внимание сразу привлек паренек в шапке, который выглядел типично по-хипстерски и казался здесь немного не к месту.
- Эй, привет! – окликнул его и отсалютовал двумя пальцами у виска, когда тот оторвался от какого-то журнала или книги. – Найдется для одинокого странника комнатушка в твоем славном клоповнике?
Не знаю почему я так резко отозвался об этом месте, совершенно точно не хотел грубить, это вышло само-собой. Может, сказывался недосып и общее состояние равнодушия ко всему.
Парень кротко улыбнулся мне, вместо того чтобы вступать в словесные баталии, и встал со стула, чтобы выйти из-за стойки. Я скинул с себя дорожный запылившийся рюкзак и бросил его на пол к ногам, расправляя плечи.