Чужие проблемы всегда кажутся до того простыми, чуть ли не смешными. Махаешь рукой, ухмыляешься, хмуришь брови, не веря, что какая-то мелочь может заставить потерять всякий здравый смысл и способность рассуждать логически. Даже не логически — просто думать. Хочется плюнуть и растереть, взять друга в охапку и забрать с душного насиженного места прочь, чтобы проветриться, по кабакам или просто пройтись по улице. Показать, как ничтожны эти переживания по сравнению с красотой ночи или смеха ребёнка, залезшего в фонтан на площади. Говоришь, оглянусь, приятель, перестань накручивать себя, это не стоит того. И в самом деле, не стоит. Голова до абсурдного ясна, думаешь, ну со мной-то такого точно не произойдёт, я же всё понимаю, я знаю, как устроен мир, и в мире этом есть вещи куда важнее глупых склок, пусть даже крупных ссор. Уверен, что нет в природе таких поступков, которые нельзя было бы простить дорогому человеку. И до того складно подобная картина рисуется в голове, что кажется, будто в любой ситуации ты способен проконтролировать себя, не скатиться на дно своей жалкой человеческой сущности. Но на деле получается в точности наоборот. На деле ты оказываешься летящим по ступеням, переполненный до краёв первосортным гневом и ненавистью к каждому жалкому предмету, так некстати попадающемуся на пути. Не помнишь ни своих простых истин, ни легкого отношения к жизни. Внутри только чёрная дыра размером с целый штат, а ты в этой дыре сидишь, вязнешь, сам себя уже не помнишь.
Очухиваешься только где-то на пролёте между вторым и первым, когда видишь перед собой яркий свет ламп над почтовыми ящиками, как свет в конце тоннеля, но и тот уже не спасёт. Ещё один раздражитель.
• • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • •
I was dreaming of the past
And my heart was beating fast
I began to lose control
I began to lose control
I didn't mean to hurt you
• • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • •
Я точно знаю, что захочу вернуться в тот момент, когда слова ещё не были сказаны, когда не был испорчен вечер и не расстроены нервы, особенно тех, кто в этом ни капли не виноват. Но сейчас я готов был обвинить даже Ребекку, вообразив себе, как она всё это время покрывала сестру в её стараниях остаться незамеченной со своей интрижкой. Сестры же должны защищать друг друга, не говоря уже о женской солидарности. А те взгляды, которыми они успели обменяться? В одних только переглядках для меня таилась тысяча и одна причина оставаться неуправляемым психом, готовым разнести дом в пух и прах. Словно чья-то мягкая, но властная рука окутывает с головой, а затем проникает в самую суть, обволакивая каждую живую клетку тела вязкой чёрной смолой. Выбраться нет сил. Нет даже желания, потому что эта чернь внутри — всё, во что ты можешь верить.
Голос Хоуп звучит приглушённо. Я слышу его, но нас разделяет прочная стена из непринятия и саднящей боли. И я сам её выстраиваю, поддерживаю броню, когда чувствую, как предательски щемит в груди. Думаю, не надо, замолчи, зачем это! Я ведь высказал, что хотел, а тебе, дорогая, говорить теперь необязательно, поэтому просто иди следом. И, пожалуйста, ни слова.
Разве это честно?
Конечно нет. А кто говорит о честности?
Мне бы тоже хотелось, чтобы она сперва пришла ко мне и рассказала всё прямо, не утаивая такое глупое обстоятельство. Но получилось так, как получилось, и чувствовать вину за своё отчасти детское поведение я не собирался. Не теперь, когда пламя достигло таких колоссальных размеров, что могло не то что обжечь, а спалить всё дотла из-за ещё одного неугодного слова, любого слова, по сути. Любого даже самого осторожного прикосновения.
• • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • •
I was feeling insecure
You might not love me anymore
I was shivering inside
I WAS SHIVERING INSIDE
• • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • •
Я точно знаю, что пожалею обо всём, что произошло. Это ведь в моей природе — быть приятным, нравиться всем. А когда единственный человек, в чьей симпатии ты нуждаешься по-настоящему, может в любую минуту от тебя ускользнуть, отвернуться от того, насколько тяжёлым ты на самом деле являешься, остаётся только сокрушаться.
Но сейчас боль перевешивала. Она победила.
Откуда это? Откуда такая ранимость? Пытаюсь перебрать в памяти, когда в последний раз мне было столь же невыносимо тошно, и не нахожу ничего. А это же просто смешно, разве не так? Хоть какой-нибудь клочок, отдалённо похожий. Но ни одно воспоминание не могло сейчас сравниться с этой тупой обидой. Даже то, что было связано с Хоуп. Неужели больничная койка и продырявленное плечо с её бледнеющим лицом всего-то несколько месяцев назад не перебивали все остальные страхи и когда-либо причинённую боль? Боль за то, что бывший муж готов был превратить её жизнь в кромешных ад, лишь бы добиться своего?
Разве этого было мне недостаточно?
Видимо, нет.
Оказалось, больше всего я боюсь, что когда-нибудь Хоуп оставит меня. Порой я задумывался об этом и сразу отгонял мысли прочь, понимая, что это почти нереально.
И дело даже не в самоуверенности, просто так правильно, так предписано. Люди иногда говорят: «нам суждено быть вместе». Думал, что за чепуха? А потом появилась она, и со временем я поверил в наше собственное «долго и счастливо».
А сейчас?
Моя вера пошатнулась, и не было ничего больнее этого.
Сейчас есть какой-то очень конкретный человек, который способен сказать те же самые слова: «нам было суждено...», и я вроде как ничего не смогу с этим сделать.
У двери меня останавливает рука Хоуп. Меня бы и не остановил сейчас, наверное, несущийся навстречу поезд, но у неё получается.
Разумеется.
Делаю над собой усилие, чтобы не смотреть ей в глаза, это против моих правил на оставшийся вечер. Иначе не знаю, что произойдёт потом: то ли успокоюсь, то ли взорвусь окончательно, и толком не понимаю, что из этого хуже.
Вместо ответа останавливаюсь и несгибаемо врастаю в землю, сложив руки на поясе. Удаётся только неспокойно дышать, раздувая ноздри. От её слишком эмоциональных реплик я вдруг кривлю губы в откуда-то взявшейся ухмылке, как рефлекс на враньё. Мне начинает казаться, словно меня хотят обдурить, умаслить сказкой в доверчивые уши. Но я продолжаю молчать. Слова, как ни странно, улетучились, я потерял всякую способность воспроизводить звуки и составлять из них предложения. Подмывало разве что только разбить кулак о стену или чьё-нибудь лицо, взять хотя бы вот этого полночного собачника, что так неуклюже пытался пробраться ко входу. Однако чем больше темных мыслишек закрадывалось в задурманенную злостью голову, тем сильнее я старался взять себя в руки, чтобы не натворить чего пострашнее неаккуратно пророненных фраз.
Сквозь нетерпение уйти, нежелание слушать и даже слышать я все равно стоял и, с силой стискивая челюсти, смотрел перед собой в одну точку, подпуская каждое произнесённое Хоуп слово слишком близко к сердцу, не в состоянии препятствовать этому, защищаться. Её раздражённый голос, пусть и смягчившийся немного погодя, обезоруживал меня и бил точно в цель. Что бы она ни сделала, что бы ни сказала — я всегда буду слишком восприимчив. И сейчас это меня ужасно бесило. Будто сам себе больше не принадлежу.
– Твоя ревность абсурдна.
Последняя фраза словно отвешивает мне хорошенькую пощечину, и я впервые за долгое время смотрю на Хоуп стеклянными глазами, изо рта вырывается вздох, а грудная клетка снова сжимается, как у подбитого летчика, готового встретиться с землёй в последний раз.
– Абсурдна?! – лёгкие яростно наполняются воздухом, и я вот-вот забуду, как снова дышать, не на шутку раздухарившись. – Ты хочешь знать, что я всерьёз думаю? Я думаю, что тебе было что скрывать, раз ты решила о нём промолчать, – мог бы назвать его имя, оно все это время зудело у меня под коркой, как надоедливый шмель, и я из принципа не стал. Лишний раз не хотелось сотрясать им воздух. – Я никогда ни о чем не просил тебя, Хоуп. Не прошу докладывать мне о каждом своём шаге, как это делал твой бывший муженёк или кто там был до него. Я просто хотел, чтобы ты была со мной честна!
Выпаливаю как на духу и не жду, что она примет мой выпад стоически спокойно. Я в самом деле жду, что она развернётся и уйдёт, пихнет меня в грудь, толкнёт в плечо или зарядит по лицу, если найдёт в моих словах хоть что-нибудь обидное, я же изо всех сил пытался звучать грубо, слепо следуя за своим гневом. Я бы мог придумать сотни неуместных ответов, которые были бы способны ранить её, несомненно, такое мне по плечу, но это не в моих интересах. Я никогда не хотел ранить Хоуп, я только хотел быть частью её жизни, что бы в ней ни происходило.
Но пауза заканчивается, а она все ещё здесь, стоит напротив меня и никуда не собирается уходить. Броня постепенно рассеивается от кроткого «люблю», и я обессиленно прикрываю веки, чувствуя, как глаза увлажняются. Ощущаю себя ребёнком. Нет, даже зверьком, которого вырвали из привычной среды обитания и бросили в какую-нибудь заледенелую тундру без инструкции по выживанию и с прямым намерением потешиться над этим потерянным глупым созданием. Случившееся сегодня сделало меня до того уязвимым и слабым, что впору было ненавидеть себя за это. Я ненавижу свою слабость. Ненавижу за то, что она в любой момент готова всё разрушить. За то, что ведёт себя, как инфантильный кретин.
А мне больше нельзя быть инфантильным кретином, это непозволительная роскошь.
Хоуп оказалась мудрее меня, когда, несмотря на все, сделала первый шаг и уменьшила расстояние между нами. Я невольно приоткрыл глаза от прикосновений её похолодевших от волнения пальцев и мельком глянул на грустное лицо, тень раздражения спала, и Хоуп просто хотела закончить этот спор. Хотя где-то в глубине души я все ещё сомневался в правдивости её слов. Этот самый дурак на задворках по-прежнему не исключал возможности ловкого обмана. Может, ей нравится играть, нравится прятаться по углам и таить скелеты в шкафу. Он не мог полностью исключить такую возможность и потому заставил меня стоять глыбой, пусть и оттаивающей. Я по-прежнему не был готов вот так просто всё отпустить и пойти к Хоуп навстречу ответными теплом.
Мерцающий внутри огонёк подаёт сигналы, хочет тысячу раз извиниться, признаться в любви, подарить сотню долгожданных поцелуев, но постепенно угасает, пока не наступает мгла.
А после неё ничего.
Только капризное желание вернуться домой.
– Я не ссорюсь с тобой, – наверное, не тот ответ, которого Хоуп ждала, но в запасе остался только такой. – Уже очень поздно, нам пора домой, – аккуратно отрываю её руки от шеи, слегка сжимая холодные пальцы, и осматриваю её лицо своим угомонившимся и оттого усталым взглядом.
– Прошу, поедем отсюда.
Рука опускается к её плечу и проводит по ней ладонью до локтя, одаривая мнимым успокоением. Может, я в самом деле примирился со всем, может, мне требовалось время, чтобы это осознать, об этом я мог судить только на следующий день. Утро вечера мудренее. Так обычно и бывает.
А ещё эти окрестности мне сильно осточертели, отдавали рассыпанной повсюду горечью, так что я поспешил сесть за руль и дождался, когда Хоуп последует моему примеру. Когда мы тихо тронулись, она безмолвно и словно украдкой смотрела на меня, не замечая предупреждающего сигнала о ремнях безопасности.
– Пристегнись, пожалуйста, – не смотря в сторону девушки, удивительно спокойным тоном произнёс, до конца пути так и не проронив ни слова.
• • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • •
I was swallowing my pain
I was swallowing my pain
I didn't mean to hurt you
I'm just a jealous guy
• • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • •
Глупо было надеяться, что дома все пойдёт, как по маслу. Пожалуй, этот неудавшийся вечер измотал нас обоих. Не знаю даже, кого больше. Однако в стенах родной квартиры и я вправду почувствовал себя гораздо уравновешеннее, что позволило мне перехватить заторопившуюся в ванную Хоуп и прижать её к себе, заключив в объятия.
С губ так и хотело сорваться тихое «прости», но что-то все равно держало меня и не давало высказать накопившиеся сожаления, поэтому я просто не отпускал Хоуп, пока не пришёл к уверенности, что все мои негативные эмоции исчезли, растворившись в воздухе. По крайней мере, это было похоже на правду.
От остатков зародившегося ли чувства собственности, словно намерение кому-то что-то доказать, то ли от простой тоски по родному телу, вместо нужных слов я перешёл в наступление. Почувствовал неимоверный прилив сил и желание овладеть ею здесь и сейчас, отдавая себе отчёт в том, что отчасти делаю это назло.
На мой пылкий и порывистый поцелуй Хоуп ответила незамедлительно, расслабляясь в моих руках, но вместе с нарастающим напряжением и напором, почувствовала себя некомфортно и даже попытались вырваться, когда я припер её к стене, переставая контролировать себя. В какой-то момент Хоуп даже пришлось оттолкнуть меня, и только тогда я смог прийти в себя, присев на край кровати и пытаясь отдышаться.
Я молчал некоторое время, пока сознание не встало на место и не вернулось ко мне со здравым смыслом.
– Не знаю, что на меня нашло... – не поднимая на неё глаз, провожу ладонью по лицу. – Сейчас. И тогда у Ребекки.
Все-таки устремляю свой взгляд к Хоуп и перепугано, как тот самый потешный зверек, смотрю прямо ей в глаза, пока не поднимаюсь и не подхожу ближе. Руки тянутся к её оголенным плечам, приподнятым и напряжённым.
– Ты простишь меня за это? Я не хотел испортить все. Ужин, наш вечер с Ребеккой и все остальное. Но и ты постарайся понять одну вещь. Я не могу потерять тебя, – Хоуп позволяет мне обнять её снова, и я крепко сжимаю её в своих руках, целуя в висок. – Не знаю, что со мной тогда будет.
