Граница позади, впереди длинная дорога домой, но дома в штатах у меня не осталось. Прошел всего лишь год с небольшим, а меня уже стерли с лица Филадельфии, как случайную кляксу на полях. Ничто не удерживало меня от веселой поездки с ветерком в какую-нибудь Неваду, где у меня гораздо больше шансов стартануть правильно, например, найти себе новую игрушку, нашептать ей около романтичного бреда в пьяные уши, при этом не забывая подливать джина в тоник, пока она не будет приведена в должную кондицию. А там спущенные трусики, дешевые кольца, песни Элвиса и, вот она, новая ячейка общества. Причем последовательность может быть любой, какая разница. По итогу она проснется замужней дурой, которая сперва захочет вставить слово поперек, ссылаясь на свое отмороженное неадекватное поведение прошлой ночью, но я уже приготовил ей мимозу и новую порцию сладостных речей. Уверен, у моей будущей жены был бы правильный отец. Под правильным я имею ввиду при деньгах и с успешным бизнесом в запасе. Это очевидно. Но ей скажу, что свет красоты ее души заполняет любую комнату; что она прекрасна, как Клеопатра, нет, еще лучше, и ни одна женщина не способна сравниться с ее великолепием. Скажу, что люблю ее, потому что нет ничего проще, и заставлю папочку поверить, что у нас все слишком серьезно, а импульсивное решение, продиктованное Вегасом, на самом деле ничто иное, как глубокие, нерушимые чувства. «Помните то чувство, когда вы познакомились со своей женой?» — скажу я ему вдохновленно, и он призадумается на минуту. Это его отвлечет от моей подозрительной рожи. «Добро пожаловать в семью!» — мы пожмем друг другу руки, и я уеду со своей дурой к ним в особняк в Майами.
Да, это звучало идеально, заманчиво, но на развилке я свернул в сторону Пенсильвании. Женитьба на дочке самого лучшего тестя на свете может и подождать.
Я до конца не знал, что буду делать в Филадельфии, я даже не знал, куда пойти в первую очередь, и по дороге прокручивал несколько вариантов. Ко всем существующим родственникам мне вход навеки заказан, туда даже не подступишься при всем моем желании угодить. С другой стороны, проведя все эти месяцы за границей, работая честно, почти на одну зарплату, не считая парочку подковерных делишек, мне надоело прислуживать. Хотелось поскорее вернуться к состоянию тотального контроля над ситуацией, а лобызание чресел мне в этом помочь, увы, уже не могло.
Въехав в город, который изменился едва ли, я поехал по знакомой автостраде и интуитивно завернул в сторону окраин, тех спальных районов, где я рос большую половину своего детства и где я все еще откликался на имя Джейсон по фамилии ублюдка-отца Рэйнс или просто Джей-Джей.
Не хотелось бы увидеть все те уродливые рожи и обшарпанные подворотни снова, особенно после того, как я, кажется, навсегда с ним распрощался задолго до моего внепланового отъезда из страны. Только, к сожалению, все доблестные некогда дружки, звонившие и появляющиеся на пороге моей квартиры в Даунтауне с завидной периодичностью, вряд ли теперь хотели даже издалека меня замечать. Позорные свинья и сосунки, но что с них взять. Эти курицы клюют по зернышку, я же хочу сорвать куш и не один, и если для этого мне потребуется подставить еще кого-нибудь, да хоть мать родную сдать, я в первом ряду буду стоять и тянуть руку, лишь бы меня поскорее заметили. Говорят, что у меня нет принципов. Они ошибаются. Принципы есть, и они очень просты, потому что меняются от случая к случаю и подстраиваются под ситуацию. Это удобно, советую попробовать.
Сейчас мои принципы подстроились под ситуацию, в которой я проезжал мимо знакомых домов, похожих друг на друга только одним — своей блевотной бедностью и рвущими глотку бабами из окон, выедающие мозги своим детям или ебарям, — и пытался найти для себя место, где я могу на время пригреться. Картина до щемящей тоски близка. Синди так же орала на меня благим матом, стило только моей хитрой морде показаться в ее поле зрения. Всегда один и тот же визгливый тон. Никогда я не испытывал ненависти сильнее, и она до сих пор во мне живет. Так сказать, помогает двигаться вперед, подальше от этой суки, подпитывает изнутри. Потому с особым усилием я сейчас сжимал челюсти — Рэджа отправили в колонию за грабежи, и эта тварь была бы счастлива напомнить о том, что произошло так именно по моей вине. А я бы с радостью не вытерпел после ее долгого истошного писка и выплеснул в опухшую харю ушат первосортного говна на предмет ее слабого передка.
Однако я все больше укреплялся в решении податься к Пратт. И не стану отрицать, что эта идея не закралась ко мне в голову изначально. Сиера Пратт, та самая девка, одна из многих похожих, с которой мутил в свое время Джонни. Помню, что она всегда была не прочь потусоваться и вообще казалась для меня легкой добычей, пожалуй, слишком, поэтому почти сразу перестала интересовать меня. Да и потом, давать Джонни, серьезно? Но сейчас она была меньшим из многих зол, а самое главное, лицом не очень-то заинтересованным в том, чтобы стирать меня в порошок. Если только она не вырезала на дереве сердечко с их именами и не сделала себе татуировку, со дня на день дожидаясь суженого из тюряги. Это было бы слишком смешно, а я пока не готов к безудержному ржачу.
Остановившись напротив дома, в котором, на моей памяти, она проживала последние годы, я оставил байк и поднялся по скрипучей лестнице. Нескромно надавил на звонок, дожидаясь ответа, но после продолжительной одной минуты, когда ни одна живая душа не шевельнулась в направлении двери, я нетерпеливо забарабанил по ней кулаком. Отвернувшись, закурил, оглядывая местность: развешанное повсюду стиранное белье, свалка мусора прямо во дворе, разбросанные по крыльцу окурки. Не удалось воздержаться от отвращения. Сраные мещане.
Дверь отворилась, сразу же последовал грохот, крики, тяжелая музыка, а потом голос Сиерры, который я сразу, почему-то узнал, хотя не должен был. И меня как ледяной водой окатило — вернуло на двадцать лет назад во все это животрепещущее дерьмо. Обернувшись неторопливо, усталым взглядом окинул ее небрежный (но это мало сказать) видок и выдохнул струю дыма.
- Херово выглядишь, - ничего, кроме опешившего выражения лица, я не ожидал, но можно было хотя бы какие-то человеческие звуки извлечь. – Сегодня родишь или мне через недельку заехать? А то как раз, знаешь ли, собирался провести себе экскурсию по райончику. Давно не был, все такое. Ностальгия прошибла.
После недолгого парирования и явного раздражения, которое выражалось в подергивании на месте и злостном тушении бычка о деревянную стену дома, выпалил уже серьезно:
- Давай впускай уже, или что у тебя там, важное свидание? Я потерплю, пока ты подрочишь ему по-быстрому.

Не то чтобы мне хотелось выслушивать истеричный бред недоделанной Королевы гетто, но деваться было некуда. Думал, пережду бурю, сколько их таких у меня было? Да по десятку на неделе. Со славными девочками в беленьких платьицах и с целомудренным образом жизни, которым не надо рот с мылом вымывать, мне дружбу водить никогда не везло. Все сплошь чокнутые мрази, вечно готовые нападать, в глотку вгрызаться да рожу расцарапывать когтями. И все это, должно быть, зря. Вроде неглупый, а тянет вечно в какое-то сраное болото. Но здесь Сиерра ошиблась. Терпеть её гормональных закидонов и распальцовок я не стану, и если с фактом разбитого стакана я примирился, то от её слишком активной жестикуляции прямо у меня перед лицом я начал закономерно закипать. Новая волна ненависти и сильнейшего отвращения прямо из животины поднималась к горлу. Почувствовал, как вены на висках запульсировали, а пальцы вжались в облупленную влажную раковину. Ну-ну, давай, ещё. Давай. Я ждал, пока Пратт дополнит не шибко ароматный десерт особой вишенкой из червоточин, но, по правде говоря, она уже и так достаточно сказала, чтобы я мог в любой момент пройтись по её славному личику кулаком. Однако я по-прежнему сопел напряжённо, впился в девицу тяжёлым взглядом, точно крючком, и впитывал в себя исходящую от неё отрицательную энергию.
С драками вообще дело особое: лишний раз руки марать, например, в барах средней паршивости о каких-то недалёких мужиков — себе дороже, да я и в бар такой сунусь разве что по хитрому делу. Но разминать жир неугодных мне сук — это пожалуйста, за милую душу. Они же слабые, слишком эмоциональные, ранимые, мягкие. Даже самая железная баба со стальными якобы яйцами на перевес рано или поздно подчинится. Ко всем нужен подход, и когда ты его находишь, можно бить в больное место, пока она, наконец, не станет покорной и не начнёт подносить тебе тапочки с пивом.
Сиерре повезло больше остальных — мы не настолько близки, а я не настолько пал, чтобы мало знакомых девиц ушатывать почти с порога. Черт, да я же её вообще не знаю. Встала тут, вся на иголках, вытанцовывает какие-то пируэты, считая себя при этом невероятно дерзкой, крутой, хозяйкой положения. Курам на смех. Я бы даже заржал неприкрыто, но сейчас губы по-прежнему кривятся, а в глазах отвращение сменилось полнейшим непониманием: вот она меняется в лице и... Что это? Слезы? Ха. Она решила сделать меня зрителем своего театра одного актёра?
– Дешёвое зрелище, – только и получается ответить на все её представления вприсядку, отворачиваюсь и пытаюсь рассмотреть улицу в грязном окне кухни. Полезного увидел мало, разве что очередной нищенский двор, теперь уже соседский, и дряхлого старика в бейсболке семидесятых годов, который сидел у себя на крыльце в дырявых штанах и попивал какое-то разбавленное пойло из алюминиевой банки. В очередной раз укрепился во мнении, что мне здесь не место, что это моя осечка и минутная слабость, непонятно откуда взявшаяся, и только потому я все ещё стоял посреди серой кухни в занюханном доме с чьей-то женщиной и не нужными мне эмоциями. Я пришёл ведь даже не за помощью, и в самом деле, какая мне может быть от Пратт польза? Если только самая непосредственная, но об этом я даже не подумал. Пока не до плотских утех. Я приехал сюда с полной уверенностью в том, что зайду, как к себе домой, буду делать то, что захочу, потому что такие люди, как Сиерра и её сверстники, для меня пустое место. Не более чем мебель, декорации.
– Все, хорош. Хорош драматизировать, это тебе не идёт, – просьбу уйти игнорирую беспощадно, только скрещиваю руки на груди, когда отрываюсь от окна и почти по-хозяйски опираюсь о раковину. Усталый и высокомерный взгляд только изредка бросает свою тень на её разрыдавшееся лицо, лишний раз не желая встречаться с этими жалобными гримасами и искажённым в нечеловеческих муках ртом. Расчёт на терпение. Просто переждать. Такое надолго затянуться просто не могло. Впрочем, я бы с лёгкостью мог оставить Сири её скромную лачугу в следующую секунду чисто гипотетически, только я не привык уходить поражённым, и если мне необходимо было стерпеть горы перебитой посуды или размазанные сопли по лицу, я всячески был к этому готов.
Не успевая вставить новое безучастное к её беде предложение, прослеживаю за кружкой в её руке, которую она так уверенно вдруг схватила, а следом с душой запустила в моем направлении. Чудом удалось избежать удара, когда единственное, что у меня получилось сделать, — это лишь слегка увернуться. Очередной звук разбившегося стекла, капли, если не половина содержимого кружки с какой-то холодной дрянью попала мне на лицо, когда я поднял руки верх, стараясь инстинктивно защитить голову от разлетающихся осколков.
– С-с-сука... – из горла вырывается шипящий комок нервов. Они, мелкие, дёрганные, заведённые, скачут с плеч прямо на пол и разбегаются в полнейшем безумии, так и норовят заполнить собой всю комнату.
– Конченая ты мразь! Какого хуя ты творишь?!
Язык готов к новым словесным подвигам, не самым доблестным, но я с непосильным трудом сдерживал позывы хорошенько отработать на ней весь спектр своего гнева и ненависти к одной только жалостливой и мразотной роже. Как много желчи мне хотелось выплеснуть на неё, как неприглядно, некрасиво, безобразно я жаждал втоптать её в лужу дерьма, которую она сама только что наделала, но я же выше этого. Так? Я выше этого. Я не намеревался опускаться до её уровня, одёргивая себя на каждой новой неудобной мысли хорошенько поднасрать или зарядить ей хорошенькую пощёчину, чтобы тело тупым грузом рухнуло на скрипучий пол. Отупевшие пуговицы, вместо глаз, уставились на меня, напрашиваясь на ответную реакцию, пока я собирал лоскуты раскиданного по кухне здравого смысла и буквально сжимал все внутренности натужно, контролируя любое своё движение. Холодный рассудок, сохранять холодный и непоколебимый рассудок, твою мать. Сделать это было не так-то просто. Сорвавшись с места, чтобы всё-таки научить Сиерру общаться с образованными людьми, я в последнюю секунду остановился, когда она уже заморгала, съёжилась и приподняла ладони в защищающейся манере, готовая к каре небесной. В тупых пуговицах на мгновение показался первобытный страх, и ничто так не грело мою душонку, как трепетание жертвы перед своей расправой, но, нет, к сожалению, не в этот раз. Этой дворовой давалке не удастся так просто сломить мой с годами выработанный иммунитет к бытовым разборкам и бабьим предменструальным извержениям.
Сиерра учащенно дышала, а в глазах снова собрались слезы, то ли от сожаления, то ли от ненависти к моему обществу, то ли просто по дурости и от недостатка ума, где я, скорее, ставил на третий вариант, потому что разбираться в её душевных переживаниях не входило в список моих жизненных интересов.   
– Успокойся, идиотка! Прекрати орать! – сам повысил голос, но, естественно, не заметил этого, озирался по сторонам и высматривал в окнах незваных гостей. Лишние звуки со двора настораживали и заставляли меня нервозно сосредотачиваться на каждой мелкой детали — страшился оказаться в нелепой ловушке после исполненного номера.
– Ты можешь успокоиться, а? – значительно понизил тон, перейдя на полушёпот, – Хочешь, чтобы сюда весь район припёрся на меня, красавца, поглядеть или камнями закидать? – Сиерра открыла рот, вот-вот заходясь в новой бессвязной истерике, но я схватил её рукой за лицо, с силой пальцами сдавил щеки, не давая выговорить ни единого слова, и резким движением направил все её внимание на себя.
– Заткнись, сядь и послушай, – в затянувшуюся паузу тишина загудела, Пратт, не отнимая испуганных глаз, выдохнула лихорадочно и дрогнула губой, когда я наконец ослабил хватку и отпустил её. – Мне нужно, чтобы ты была предельно внимательна, Сири, и вела себя хорошо. Как тебе такое дельце, сумеешь провернуть? – не без доли сарказма почти мягким, обволакивающим голосом лучшего друга проговорил, усаживаясь за стол и доставая из кармана пачку сигарет. Внутренняя свобода, долгожданная, по крайне мере, внутри её маленького мира, сейчас позволяла мне чувствовать превосходство и, как следствие, вести себя расковано — вальяжно прикурил папироску и откинулся на покачивающемся время от времени стуле. Сиерра все ещё стояла и не опускала плеч, словно боялась сделать шаг, но жестом руки и сигаретным дымом, который тут же заполнил кухню, пригласил её присоединиться ко мне для беседы. Отмерев, она еле уловимо мотнула головой, но так и осталась стоять на месте, на что я издал тяжёлый и измученный вздох, выдохнув дым через нос, и перевёл буравящий взгляд к поверхности стола.
– Ладно, Сири, – очередное примирение, премию за выдержку в виде глотка какого-нибудь паршивого кофе, кстати, не помешала бы, но я и не надеюсь даже на толику гостеприимства. – Не собираюсь водить с тобой дружбу и пытаться тут лепить счастливое воссоединение старых добрых соседей, сама понимаешь. Но так уж вышло... и, поверь, не меньше твоего я к этому пылаю самыми отвратными чувствами... так уж вышло, что дорожка привела меня именно сюда, и я был бы тебе невероятно признателен, – процеживаю сквозь зубы с явным неприятием, силюсь не выдавать его, но мы оба знаем, что это бесполезно, – если бы ты перестала пищать и выкрикивать моё имя в каждом углу этого гадюшника, – невольно окинул взглядом дом и сощурился устало от стоящего колом дыма. – Пока ты тут сетовала на свою убогую житуху, успело произойти очень много событий, Сири, – интонацией выделяю её имя в явной насмешке, давая понять, что животрепещущих подробностей ей ждать не придётся, и что это не её собачье дело, не для средних умов, – и в итоге получилось так, как получилось, нравится тебе это или нет, в том числе и моё присутствие здесь. Если тебе нужны бабки, я дам тебе бабки, а тебе, как я погляжу, они бы правда пригодились. Моя рожа тебе неприятна — окей, ты тоже рождественским пирогом и близко не пахнешь, так что будем держаться подальше друг от друга. Могу заверить, что за неделю, которую я собираюсь тут провести, ты меня увидишь едва ли, так что потерпишь.
Зажал сигарету губами и потянулся за бумажником в заднем кармане, завидев, как Сиерра примолкла и не переставала сохранять свое защитное поле вперемешку с недоверием. Пару купюр по сотне кидаю на стол и стряхиваю опавший пепел с джинсов.
– На затравку. И называй меня Пит. Пит Герети, будем знакомы, да? – усмехаюсь ядовито и протягиваю Пратт руку, не рассчитывая на то, что она её пожмёт, — лишний повод уколоть. Очевидно не дождавшись реакции, кроме ледяного взгляда в свою сторону, оскалился в наглом смешке и оторвал сигарету от губ, перед этим знатно затянувшись.

Пратт все такая же. Она ничуть не изменилась с тех самых пор, которые покромсанными лоскутами забились в памяти. И хотя все нутро мое содрогалась при одном только упоминании убогого детства, иногда я мог позволить таким мыслям просачиваться сквозь толстую кору неприятия. Может быть, это моя усталость. Усталость скитаться без видимой цели. Усталость прятаться (хотя это чувство я бы описал как-нибудь иначе, но для столь замученного от жизни состояния слов еще не придумали). Тысяча разнообразных «может быть», и вот я стою в дырявой нестираной футболке, протягиваю Сири сигарету и даже не испытываю отвращения. Постоянно всему противиться и воротить нос тоже устаешь, как показывает практика.
Иногда простой мальчик Джейсон вздыхает, плюет на всю эту шелуху и желание вечно отстраняться и стоять особняком и хочет простого человеческого тепла, которым был обделен сначала по жизненному стечению обстоятельств, затем — намеренно. Где-то там, за десятками слоев, таился человек, которому не все равно. Тот, кто существовал еще до ухода отца, до его новой суки жены, до спившейся матери, до финансовых бирж, клерков с раскормленными мордами и испорченного бабья с надутым мясом вместо лица.
Минута слабости, она могла превратиться в один из таких моментов, стоило мне только присесть на зловонный диван рядом с некогда соседской девчонкой. И эта соседская девчонка запросто могла бы стать человеком, с которым можно поговорить и отвести душу, вспомнить, что она вообще есть, но я так и не решился. Слишком большой риск. И дело даже не в сближении с дурочкой Пратт, это нетрудно, но так уж выходит, что любые тесные связи подрывают один большой хорошенько отточенный механизм, рушат систему, по которой я продолжаю выживать вот уже с десяток лет. Разве оно стоит того только потому, что кто-то приютил тебя в своем доме, а ты устал быть откровенным обмудком и чмом? Конечно нет. А слабость, она пройдет. Это время такое.
http://s4.uploads.ru/Ml5wk.gif– Который час? – как следствие своих умозаключений невпопад для Сири спрашиваю я после ее попыток поддеть меня и вскользь упомянутого факта про брата. Случайно и неинтересно. А она и не надеется на мое внимание. То, что это она понимала беспрекословно, уже не могло не радовать. Вроде и бы и житуха здесь начала казаться не такой безнадежной.
Навалившись телом на спинку дивана и упершись локтями, я позабыл про тлеющую сигарету в зубах, и приличный кусок пепла упал прямо на обивку. Я лишь лениво проводил его взглядом и оставил картину в своем натуральном состоянии.
Сири растерялась от моего вопроса на долю секунды, но быстро реабилитировалась, когда ткнула пальцем в мелкие часы на тумбе, больше похожие на кухонный секундомер для готовки, не сказав при этом ни слова.
– Я спросил у тебя, сколько времени, а не где у вас стоят часы. Это вообще что за хуйня такая? – щурусь в попытке разглядеть расположение стрелок, но выходит туго.
Что-то около трех.
Взгляд машинально бросается к плотно зашторенному окну, чтобы найти клочок неба, но упирается в старую ткань с безвкусным орнаментом. Комната резко задушила спертым воздухом, сигарета вспыхнула у зажженного конца, и пепел снова попадал куда угодно, но только не в сымпровизированную Сиеррой пепельницу, попутно обжигая пальцы выстрелившей искрой.
– Да твою ж мать! – громко чертыхаюсь и резко отпрыгиваю от дивана, словно в этом был какой-то толк. – Ты бы хоть окно открыла. Дышать нечем, сидишь тут, как свинья в луже, в собственном соку варишься, – ворчу, бью нелицеприятными эпитетами и отряхиваю свою одежонку, после чего яростно выбрасываю окурок в пивную банку.
Занятный факт: все раздражение я вымещал на Пратт, но в моем раздражении, на самом деле, не было ничего личного, а если и было, то только поначалу. Теперь подобный способ выпускать пар казался самым удобным и простым. Она же не может ответить мне. Только теоретически, но ей необходимо перетерпеть, переждать эту неделю, потому что деньги важнее. Она это понимала. Я это понимал. Иначе бы не предложил. А она бы не согласилась. Так что в нашем случае это не целесообразно.
В какой-то степени мне даже нравилось насмехаться над ней, использовать в качестве груши для битья из-за собственных промахов в прошлой жизни, в которой Сири даже не участвовала. И я бы мог и дальше упиваться своим положением, но это наскучивает. Обычно я поступаю так, чтобы добиться жесткой конфронтации, побоища словесного, физического, если дойдет, а потом, что называется, катарсис, и на бочок. А тут в чем забава?
Однако выплеснув последние гневливые капли девице на голову, я почти сразу успокоился. Секундная вспышка вызвана всего лишь некомфортными для меня условиями, которые при всей собранной в кулак выдержке все равно сказались на моем настроении. Комфорт превыше всего, даже в старом доме мальчик Джейсон поддерживал порядок в своем скромном углу, пока все остальное жилище разлагалось, точно в хлеву.
Всегда блюсти порядок не благодаря, а вопреки.
Кривя инстинктивно губы, я шагаю к окну и одергиваю одну половину шторы, чтобы дотянуться до щеколды, слабо поддающейся воздействию из-за застывших намертво нескольких слоев краски. В окне виднеется фигура, за ней мелькает отблеск черных глаз, который вынуждает меня отпрянуть от стекла и поравняться со стеной, прячась за ткань шторы.
– Кто там? Выгляни.
Любой сторонний звук, шорох или неприглашенный гость нервировали меня. Я зову Сири с дивана, чтобы она на минуту позабыла про свои слезные стенания по поводу бессонницы и месячных, или что там у нее стряслось, и совершила полезное дело. Запахивая на себе плед, она покорно встает и подходит к окну, хмуря переносицу, выдавая свое напряжение. Казалось, что она сама опасается встретить кого-нибудь не того, а я вместо двора наблюдаю за Пратт и ее реакцией. Та осторожно вглядывается, глаза бегают то влево, то вправо, выискивая подозрительную фигуру, но мое беспокойство она не подтверждает. Разве что машет рукой и складывает руки на груди, будто в ознобе.
– Ну, что? – на мой вопрос только отмалчивается и тянется рукой с просьбой о следующей сигарете.
Бесполезная.
Так и вертится на языке очередной комплимент с уничижительным окрасом, но взамен я лишь веду головой, нетерпимо выдыхаю и резким движением всучиваю ей всю пачку.
На этом, пожалуй, финита. Наша ночная так и несостоявшаяся беседа может быть выслана в архив с пометкой «потрачено», но ноги все еще не идут наверх. Я встаю у окна и сую руки в карманы джинсов, выпрямляю локти, тем самым оттягивая их вниз, и туплю взгляд в пол.
– Так, говоришь, твой брат сядет?
Прямой и совершенно не щадящий чувства вопрос. Уверен, заявляла она об этом в несколько ином ключе, а я тут вроде бы уже предопределил судьбу родственника своей бестактностью, но что поделать, если это меня не колыхало. Не знаю, зачем вообще раскрыл рот. Односложного ответа с любым исходом мне было бы достаточно, а Сири ведь не собирается ограничиться банальными «да» или «нет», она начнет рассказывать, тем самым подписывая мне приговор внимающего во все уши слушателя. Но слоняться без дела я тупо не мог, выйти погулять по окрестностям — тоже. Оставалось сидеть и пережидать эту ночь за сигаретным дымом, внезапным откровением и дешевым бухлом, которого только и не хватало.
– Найдется чем смочить горло?
Выпускаю руки из карманов и присаживаюсь не без брезгливости в кресло напротив дивана, закинув ногу на колено и образовав ей острый угол.