Ни тебе доброго утра, ни перепиха быстрого приготовления, как лапша и пюре, которыми она меня кормит. Встала. Ушла. Все.
Я не претендовал, вообще-то, но сейчас это меня несколько озадачило и оставило в неоднозначных чувствах на обсосанных ступенях. Не привык, что отказывают? Ну, как вариант. Мне не понравилось, скорее, что она в ответ бросила такое же равнодушие, словно я многого ждал.
Не ждал конечно.
Но раздражало.
Почему? Прекрасный вопрос.
Чтобы не искать на него ответа, быстренько поднимаюсь, пока одним глазом провожаю Сири до ближайшего угла, а затем иду в дом с большим нежеланием. Дни в этих стенах тянулись слишком медленно, даже мучительно тоскливо. Как только остальные не подохли тут. С другой стороны, оно и ясно, чего младшенький дорвался до колонии – осточертела житуха такая, все лучше за решеткой. Запросто могло быть одной из причин.
Реджи тоже дома не сиделось, сколько я его помню. Мать неустанно плешь проедала, как только видела меня: «малой не хочет учиться, малой отбился от рук, малой загонит меня в могилу, а все из-за тебя, мразота ты такая». Хотелось ей харкнуть в рожу незамедлительно, стоило мне только услышать этот скрипучий пропитой голос, вечно ноющий, премерзкий. Такой голос терзает изнутри, ковыряет глубоко зарытые болячки и делает это специально, старательно. С другой стороны, она больше ничего не умела. Раздвигать ноги, бухать и постоянно плакаться. Мне иной раз в голову ударяла идея, какое-то инородное чувство сыновьего долга — помочь тупорылой бабе раз и навсегда, чтобы она прекратила портить всем жизнь одним своим появлением, но каждый раз встречаясь с ней, тошнотный комок, подступающий к горлу, не покидал меня. Сначала от грязищи, в которой она жила, потом уже от самой материной разбухшей рожи. Даже на фразу: «что ж ты с собой сделала?» меня не хватало, сразу убегал и скрывался на добрые несколько месяцев, пока совсем не обзавёлся новой жизнью без этих трущоб. Осталось только одно напоминание — братик. Сказал бы, беда на мою голову, но за что его винить. За то, что родился. Хотя за это лучше пожалеть, что я, в общем-то, и делаю по сей день, так и не найдя в себе силы и достаточно равнодушия, чтобы и пацана опрокинуть через известное место.
Предаваться воспоминаниям и рассуждениями о своих скелетах сподвигла тишина и гнетущая серость. Когда дом полон всякой твари, это не так сильно ощущается, одной Пратт мне уже достаточно, чтобы не заострять внимание, но как тут справляться в гордом одиночестве, ума не приложу.
В последнее время сеансы самоанализа зачастили. Какой-то период особый? Переломный момент? Начало кризиса среднего возраста? Я обещал себе, что никогда не стану лохом, покупающим жёлтый Феррари и трахающим двадцатилеток, как все мои некогда знакомые толстосумы под сорок с мамонами наперевес.   
Это вообще не мой стиль — сокрушаться и переосмысливать прожитое. Удел слабаков. А я не слабак. Герети — это мой личный биоробот, в скорлупу которого я так удачно влез и укрылся от людских страданий. Крышечка иногда дребезжит, косится, хочет слететь, но возвращается на место рано или поздно. Тотальный контроль. Работаем без проебов.
Час, два. Промаялся перед телеком, скурил пару косяков. День не задался. Неделя, бери больше. Полный ноль. Никаких вестей с большой земли и подвижек. Разве что вышел на связь с Томми, но тот предпочитает вести свои дела поодаль от меня, в чем абсолютно прав, только его осторожность мне сейчас на руку не играла. Умен, сукин сын, тягаться с ним будет не так-то просто, только он ещё не знает, что я затеял с ним игру.
Не перестаю поглядывать на стрелки затертых часов на стене в надежде увидеть там больше, чем есть на самом деле. Никакой перспективы дожить здесь до обеда, может, дождаться Сиерру. Куда она там свалила? По каким делам? Я, видимо, как всегда пропустил это мимо ушей. Хотя смекнул, что наверняка отправилась к отпрыску на свиданку. Как это говорится? В любой непонятной ситуации… Так же и у нее – неслась в колонию как только, так сразу. Наверное, поэтому я и не слушаю ее никогда, ничего нового не скажет.
Попытки занять себя делом не увенчиваются успехом, посему хватаю ключи от байка и тащусь к выходу, по пути захватывая кожаную куртку, очки и шлем. Если уж ехать в город, так при параде, чтобы ни одна левая душа не признала во мне рожу некогда знакомого Рэйнса, а то будет, как минимум, неловко.
На крыльце вновь оглядываю округу, но уже с облегченным вздохом. Каждый раз как гора с плеч. Чем дальше, тем лучше. Проходящий мимо дед заворачивает в соседний двор, впервые вижу его вне своей лачуги и не сидящего в кресле-качалке. Он снимает с запотевшей старческой головы бейсболку с эмблемой футбольной команды и машет ею мне, словно мы старые друзья. Ага, иди-иди себе дальше, хрыч. На глаза надвигаю очки и, слетая по ступеням, на ходу набрасываю куртку.
У решетчатого забора пристегнутый байк стоит неприкаянно и ждет, пока его заберут отсюда. Выглядит так, словно он не в своей тарелке. На лицо наше явное сходство. Это как собаки всегда становятся похожи на своих хозяев.
Впрочем, из всех одушевленных предметов вокруг я лучше выберу старину Харли. Он как напоминание, что вот это все, вообще-то, не навсегда. Перевалочный пункт останется позади вместе с чужими мелочными драмами совсем скоро.
Скоро – это когда?
Вопросы так и висят в воздухе.
Закуриваю и жму на кнопку на брелоке с ключами, чтобы отключить сигнализацию, и зорким глазом замечаю ободранную боковину, словно нарочно кто-то прошелся по ней ржавыми железками. Уебки. Не удивлюсь, если это соседский неугомонный выводок. По всей видимости, в округе с контрацептивами знакомы едва ли.
Не успеваю завестись, как в переднем кармане джинсов дребезжит мобильный. В надежде, что это кто-то полезный, мгновенно выдавливаю его из тугой ткани в свою руку, но вижу на дисплее имя Пратт и отвожу голову с очередным вздохом, теперь уже тяжелым и усталым. Да что ж, блять, такое-то. Поднимать не тороплюсь, я бы вообще ее сбросил, но игнор потом может обернуться лишней головной болью. Это с утра она в забытьи состроила из себя равнодушную, а как только отпустит, так начнет вести себя, как шкура последняя.
- Да! – раздраженно и громко. Почти рычу. В нетерпении стискиваю челюсти и играю скулами, чувствуя, как гнев закипает и вот-вот готов обрушиться на Сири. Пусть скажет хоть еще одно слово. Не важно какое. Она может просто пикнуть невнятно, этого уже будет достаточно.
Дальше – больше.
Плачется, на последнем издыхании будто, подобно подыхающему лебедю. Тошно – сил нет! А перед глазами Синди как-ее-там. Рисуется очередная картина из прошлого, как облеванную мамочку тащу с пола на диван. «Джейсон, милый, мне так плохо… Мамочке так плохо.» Она всегда искала поддержки, помощи, по большей части прикидываясь, чтобы на нее обратили внимание.
<…> я не дойду.
Ничего не напоминает?
При всем гипотетическом желании казаться сочувствующим и понимающим к беде Пратт, в смысле, к ее бедовой жизни в общем и тем ситуациям, в которые она себя заключает, я не могу перестать думать о том, что это ловушка. Эффект остаточной памяти проектируется на женщину, которая, в действительности, ведет себя не лучше. Не мог я поверить в то, что все настолько хреново. Сама виновата.
И в том, что кровь пошла. И в том, что дура безмозглая.
Издаю измученный стон и с силой провожу ладонью по лицу. Сука. Ну почему именно сейчас?
- Ну и где ты? – делаю над собой усилие, колоссальное такое, оно больше меня в тысячи раз и давит, давит… Решение отправиться на поиски Пратт приходит само собой из-за какого-то ебучего долга, непонятно откуда возникшего, и я за ним не поспеваю, плетусь позади в то время, как ноги идут, сжимая свирепо трубку у уха. Голова вертится по сторонам и рыщет разъяренными глазами любой признак, выдающий Сири. А я даже не помню, во что она была одета.
- Сири… да ебаный в рот, ты можешь сказать, где ты есть?! – кажется, она что-то бормочет, но из-за долбящего звона в голове я еще сильнее злюсь и ни черта не слышу, потому что думаю, что она это специально, для драматизма, знаете ли. У меня опыт с таким поведением длиною в пятнадцать лет, как минимум. Дыхание в трубке проваливается в звуках улицы на той стороне, и я шагаю интуитивно вперед. Ближе к основной дороге, вестимо, там больше шансов найти тело.
Счастливый случай. На остановке нахожу ее с окровавленными руками у лица. Следующий кадр – резкий приступ рвоты. Прохожие помочь не стремятся, они посматривают с осторожностью и брезгливостью, кривя рожи. Моя тоже скривилась, это заставило врасти в землю и задуматься на минуту.
Думаю, эй, Пит, ну на кой тебе это сдалось? Смотри, есть прекрасная возможность сейчас оседлать байк и укатить в неизвестном направлении. Да, немного портит планы начерченного черновика, но, чувак, ты же выкрутишься, не впервой это тебе, так? Куда лучше, чем тащить сейчас такую ношу. Пратт тоже как-нибудь сама справится. И у нее такое не в первый раз. Она выживала и теперь выживет. Зачем тебе это все?
Шаг назад.
Взмыленная голова Сири поднимается и обессиленно ударяется затылком о стекло остановки.
Два вперед.
Чернокожая баба, стоящая с авоськой поодаль, отошла еще дальше, как только заметила меня, подбегающего к Пратт. Ее любопытство, однако, брало верх, и краем глаза нет-нет да поглядывала в нашу сторону.
С поджатыми от не самого приятного зрелища губами я силюсь подступиться к Сири через лужу крови и рвоты. Так себе затея. Сири снова тошнит, она почти без сознания, только и делает, что булькает время от времени, не в силах сдерживать жидкость.
Палящее солнце дает о себе знать, каплями выступившего на моем лбу пота, ее же потряхивает, и не пойму, то ли знобит, то ли нервное. Так или иначе, стягиваю с себя куртку и накидываю ей на плечи, слабыми пальцами она касается моего запястья и пытается сжать руку, губы разжимаются, чтобы что-то сказать, но глухо.
- Я здесь, здесь, – приговариваю спокойнее. Гнев отходит на второй план. Выглядела она хреново даже для меня, сомнений в том, что все серьезнее, чем мне казалось, уже не осталось.
Сеть как назло перестает ловить, времени перезагружать телефон нет, я пытаюсь удержать Сири в равновесии, чтобы та не свалилась на асфальт, не расшибла себе что-нибудь.
- Вызовите скорую, – рявкаю в сторону женщины, и та сразу же выровнялась по стойке смирно, делая вид, что ничего не видит и не слышит. Я в это время присаживаюсь перед Сири и кладу ладонь на ее колено, усыпленное мелкими синяками.
Тишина в ответ снова поворачивает меня к равнодушной бабище. В принципе, это было естественно, сам такой, но сейчас мне хотелось, чтобы все крутилось вокруг меня и срабатывало по первому требованию.
- Ты меня слышала, нет? Позвони в ебучую скорую! – перехожу на крик, иначе не поймет, но автобус подъезжает как раз вовремя. Для нее. И эта чернокожая сука спешит побыстрее забраться в салон. Пассажиры выглядывают из окон, чувствую на спине с десяток любопытных и осуждающих глаз. Водила сигналит кому-то на дороге, начиная ход, я резко оборачиваюсь, провожая запыленный зад с фарами.
От громкого звука Сири очухивается и с трудом разувает глаза. Ее слабая рука сваливается с коленей, и сама она хочет приподняться, но проигрывает самой себе, обмякая в сидении.
Придерживаю ее за плечо и встаю, перезапуская долбанный телефон. Одно деление, второе. Живем. Только никуда не звоню. Решение в последний момент — ловлю удачно попавшегося под руку таксиста с кое-как прикрученной к крыше шашкой. Пока в трущобах дождешься скорой, коньки отбросишь триста раз. Сиерру взваливаю на себя, пачкаясь в ее крови, соплях и прочих испражнениях, руки все равно марать, и заношу ее в такси на заднее сиденье, сам усаживаюсь рядом и кладу ее голову к себе на колени, заставляя принять положение лежа. Хрен разберет, поможет это или нет. Пускай будет так.
- Ждешь кого-то, я не пойму? – водила испытывал мое терпение, последний человек, от которого я этого ожидал, но волосатая пухлая рука тянется, не поворачивая головы, подставляет потную ладонь.
- Деньги вперед, она мне весь салон заблюет, – равнодушно и плоско. Никак иначе. Это как будто весь мир в одночасье поворачивается к тебе жопой за то, что ты всю жизнь поворачивался жопой к нему. Это, типа, справедливость такая? В уретру ее себе затолкайте. А это ведь даже не моя жизнь. Мне ее подкинули, пока я мимо проходил.
Нет времени для испепеляющих взглядов и колких бесед, я вытаскиваю из кармана наличность и кидаю тому на руль в форме подачки.
- Пошел.
* * *
Череда лиц, синей униформы и окровавленного тут и там пола в приемном отделении, и я с Пратт на руках, которая по дороге очнулась и точно в бреду просила вернуть ее домой, лепетала что-то про брата, повторяла про какую-то мразь.
Медсестра, по-видимому, главная тут, просит меня дождаться своей очереди, когда я вношусь вихрем и заставляю половину обратить на себя взоры. Рукой придерживает меня за грудь, пока моя напирающая фигура не отступает.
- Сэр, прошу вас, вернитесь в зону ожидания, всем этим людям тоже срочно нужна помощь, я не могу пропустить вас просто так, - как заученную песенку поет. Я такой не первый и не последний.
- Да беременная она! – насколько помню, это означает, что можно не ждать, и медсестра меняется в лице. Настораживается, медлит, но после краткой паузы кричит с просьбой о носилках и начинает расспрашивать меня, выдавая кучу туго доходящих до меня сейчас слов.
- Что? Не знаю. Просто отключилась и все. Кровь из носа, рвота, сами все видите, вот и сделайте что-нибудь!
Она смотрит на меня с укором и просит остаться в приемной.
- Пожалуйста, ждите здесь, с вашей женой и ребенком все будет в порядке.
- Она мне не жена… - договорить не получается, мои слова теряются в гулком коридоре, пока свита из медсестер и врача увозит Сиерру на носилках в первую палату. Здесь это никому не интересно.
* * *
Я могу идти. О ней позаботятся, это уж точно. Больница хорошая. Пройдясь по приемному медленным шагом и окинув взглядом ресепшн, узнал эти стены. В них работала Джейн, может, работает до сих пор. Джейн — моя сводная сестра, и я совсем позабыл про нее с тех пор, как ее мужа тоже приобщили к делу по незаконной торговле не без моего участия, но на помощь пришел благородный тесть со связями в прокураторе. Еще одна галочка в списке «те, кто ненавидит Джейсона». Проще составить новый – кто его вообще любит?
Путь открыт, автоматические двери больницы открываются и закрываются свободно. Но я сажусь в чертово сиденье в коридоре рядом с палатой и жду, пока мне сообщат какие-нибудь новости.
Почему? Прекрасный вопрос.