♪ bones – i guess
now your body cold
memories play like motion pictures
now you outta know
this ain't what i depicted
Я живу в ночи.
Ночь стала для меня единственным временем суток, когда можно было выбраться наружу, подышать душным летним воздухом, потом сесть в прохладный автомобиль со светлым кожаным салоном и отправиться в очередное пестрящее заведение со средним чеком больше, чем я когда-либо могу себе позволить. Имон всегда жил на широкую ногу, как иначе, когда у тебя отец здоровенная шишка. Он пользовался всеми предоставляемыми ему благами и возможностями, но так же феерично их просирал, потому что не видел в этом никакой ценности. К чему беспокоиться, когда уже завтра, как и в любой момент, подоспеет новое блюдечко с голубой каемочкой.
К хорошему быстро привыкаешь, так и я не представляла, как вернусь в свою затхлую квартирку на окраине к тупице Стефани, Рене и его глупышке-сестре. Когда я пропала со всех радаров, и Стеф однажды поймала меня летящей на перекрестке в сторону дорогой тачки, то я вспомнила, каково это — жить в бедности, перебиваться с бич-пакетов на просроченную уцененную ветчину, считать каждый цент, так удачно подвернувшийся в старой и единственной куртке. Не очень-то весело. А тут тебе и наряды, и самая вкусная еда, и даже всякие там спа-процедуры, на которые я бы никогда в жизни не огласилась, я же не рафинированная мамзель, сама могу себе ногти постричь, но раз уж предложили и заплатили, то почему бы и нет? Так жизнь в роскоши окутала меня своими приятными запахами и мягкой вуалью комфорта и уверенности в завтрашнем дне. За это нужно было разве что вести себя соотетствующе, когда меня выводили в общество, а после, ночью, при свете или без — это кто как любит — хорошенько стараться и оправдывать возложенные ожидания. Хочешь, не хочешь, а сумеешь и напудренную хорошенько морду кривить перестанешь, а то ведь тряпки от Шанель теперь такими дорогими стали, дороже несуществующих друзей и родных. Тряпки и безделушки — это все, что у меня было без преувеличений. Еще у меня, как казалось сначала, был Имон. Я не влюблена в него, просто благодарна. Благодарна даже после того, во что он меня превратил, но потом думаю, да нет же, это я сама, все сама. Глупая-глупая Бобби, что же ты наделала. Позабыла, как меня держали, как усыпляли, чтобы против воли вколоть очередную дозу для "свиньи на убой". Запамятовала и те гематомы, оставленные его, на удивление, тяжелой рукой (а с виду и не скажешь) после неудачно заданных вопросов или неуместно откровенных танцев на платформе в одном из клубов.
"Но ты же сам говорил, что я должна быть приветлива и ласкова со всеми."
Вместо ответа — пощечина, и я падала, попутно ударяясь о какой-нибудь угол.
Имон позволял мне быть раскованной, именно поэтому он меня вообще заметил тогда, в апреле. Сам бросал в объятия других мужчин, присаживался на полукруглый диван в свободной позе, попивал свой виски и наслаждался, как они лапают меня, пока я улетала под звуки слишком громкой музыки. Никогда не любила клубную музыку, но потом эта атмосфера постоянного пекла, разврата, вседозволенности стала моим вторым домом, моей постоянной средой обитания. Я привыкла, прижилась, мне понравилось. В итоге просто жить без этого не могла, радуясь каждой новой наступившей ночи, когда Имон, как собаку, выгуливал по самым фешенебельным заведениям.
Днем мне было запрещено куда-либо ходить. В магазин? Нет, сиди, я схожу сам и куплю все, что ты захочешь. Так и было, в самом деле. Что бы я ни заказала, Имон всегда доставал это из-под земли. "Так", – говорил, – "сильна моя любовь, видишь? Я все для тебя сделаю."
И я не смела перечить ему, затыкалась в своих желаниях просто погулять или навестить Стефани. Чем больше времени я проводила в той богатой огромной квартире почти в одиночестве, тем сильнее, как ни странно, мне хотелось увидеть Стеф. Эту тупую клячу, которую раньше меня тянуло прибить каждые пять секунд, когда она открывала рот, а тут... Такие внезапно вспыхнувшие чувства привязанности и приятельства. Но мне не хватало хотя бы какого-то клочка именно моей — не его — жизни, пусть даже ту жизнь я ненавидела всеми фибрами своей души.
В какой-то момент я совсем потеряла связь с ней, и мне начало казаться, что я теряю себя. Бобби стиралась с лица земли, вместо нее появлялась какая-то тупая кукла, вечно требующая новой дозы и выполняющая все, что ей прикажут. Вырваться из порочного круга не было ни сил, ни желания. Как и желания вообще что-либо предпринимать. Кормят, поят, ебут, пока тепленькая, иногда водят развеять отупевшие мозги, и вроде бы все довольны. И только просыпаясь в холодном поту где-то далеко после обеда, я осознавала, что пребываю в каком-то очень завуалированном, очень славно обставленном аду. В моменты трезвости и полного одиночества я это осознавала и не понимала, почему до сих пор не сбежала. Но потом приходил Имон и снова втягивал меня в водоворот, с его появлением словно запускался какой-то необратимый механизм, вирус, лечения от которого я так и не нашла.
Не считая этого вечера.
Этим вечером я сидела на диване в своем нижнем белье после очередной грубой и грязной близости с Имоном и крепко сжимала в ладони горсть кукурузных хлопьев, которые он сунул мне в руки, чтобы я могла "позавтракать". Мы проснулись, когда уже стемнело.
В последнее время он снова стал приходить ко мне за порцией удовольствия, но делал это слишком рвано и по-животному, даже в глаза не смотрел, а я терпела и ждала, пока он скатиться с меня и удалится в душ.
Как только оголенная спина скрылась за углом, в голове что-то перемкнуло, а грудь вздымалась от частого и возбужденного дыхания. Я вдруг поняла, что нужно что-то делать, начать действовать. Сорваться с места и вылететь в окно, лишь бы никто не успел поймать за локоть и не оттащить обратно. С Имоном часто ходили какие-то бугаи, боялась, что и сейчас они поджидают за дверью, но обычно в этой квартире никого, кроме нас, не было, поэтому я решительно поднялась с дивана, схватила первое попавшееся истерзанное платье и ринулась к двери, чувствуя, как от страха слабеют колени, а в затылке будто что-то свербит, словно кто-то вот-вот схватит мертвой хваткой. Но я вырываюсь. Не помню, как сбегаю по лестничным пролетам прямо к парадной двери его дома на выход, прихожу в себя только в соседнем квартале, когда дыхалка вдруг стала подводить и я попыталась ухватить губами воздух, чтобы не упасть на вычищенный асфальт. Шаг замедляю, но все еще судорожно оглядываюсь по сторонам. Он близко, очень близко, словно забрался под кожу, и никакими побегами его оттуда не вытурить, но я не могла остановиться, ноги сами шли вперед в неопределенном направлении, пока со мной не поравнялась машина такси. Водитель, точно иностранец, выглядывая со своего сидения, осматривал меня оценивающе с ног до головы и разве что только не присвистывал, а я дрожала и не смела смотреть по сторонам, только перед собой.
– У меня нет денег, отстаньте! — раздраженным и дрожащим голосом выкинула в надежде на то, что этого будет достаточно, но кто когда меня слушал? Особенно когда весь мой внешний вид только и приглашает к приключениям на ночь, этим потным чудовищам, которые зовут себя мужиками, только это и нужно от таких, как я, пока они не вернутся в свой согретый другими женскими руками очаг.
Конечно, он не уезжает, едет медленно, пока я, наоборот, стараюсь идти как можно быстрее, нахмуриваюсь и поднимаю плечи, скрещивая руки на груди. Мне хотелось закрыться от всего окружающего мира и добраться до первого безопасного места. Может быть, до нашей со Стеф квартиры. Я бы могла вспомнить и о Севе, но он — последнее, что могло прийти сейчас в голову.
– Я же сказала, ничего не надо, спасибо, — снова бурчу в попытке отвязаться, и только когда мы доходим до угла, он набирает скорость и сворачивает на перекрестке в другом направлении, явно разочарованный моей нелюбезностью.
Еще немного, и я вижу перед собой яркую вывеску и скопившуюся очередь людей. Эта толпа дарит мне такое простое и приятное чувство свободы: пойти, затеряться, в конце концов, с кем-то завести разговор или просто постоять рядом. Я забыла, как общаться без присутствия и пристального взгляда Имона, который контролировал каждый мой контакт. Сейчас можно было не бояться, но я все равно осязалась и не могла опустить напряженные плечи и продолжала словно на цыпочках передвигаться.
Как только подошла ближе, услышала музыку и галдеж, дико занервничала и оттого учащенно засопела. Мне хотелось незамедлительно прорваться сквозь эту толпу, через вышибал, которые выстроились прочной оградой, словно в этом заключалось мое спасение. Идея фикс.
Недовольные молодые люди цокали и причитали, когда я бездумно расталкивала их локтями на пути ко входу, и добравшись до здоровенных мужиков, выросшими у меня перед носом, уверенно неслась вперед, предполагая миновать преграду, но тщетно. Те остановили меня легким движением руки и отталкивали назад. В этот самый момент я не ведала, что творю или говорю, паника и страх снова быть пойманной отключали любую способность соображать вменяемо.
– Вы не понимаете! Мне нужно туда! Мне нужно попасть внутрь! Это срочно!
Но никто из них не слушал меня, только усмирял мои откровенные брыкания, а когда я попыталась замахнуться кулаком, толкнули. Я пошатнулась и сразу упала на землю, чувствуя неимоверную слабость.