Из всех отелей Нэшвилла я бы все равно выбрал скромный дом Роджера на отшибе со всеми его запахами, скрипучими половицами и старой пыльной мебелью, большей из которой он вряд ли уже пользовался по назначению. У старика одни сплошные заботы и ни единой минуты свободного времени на пустую болтовню. Так он утверждает. Хотя не прочь перекинуться на час-другой с соседом парочкой фраз о том, о сем и научить его жизни по ходу беседы.
Наверное, это и есть одно из определений старости. Но Роджер ни разу не показался мне стариком с намёком на маразм. Все что он говорил, может, иногда слишком затянуто и мучительно, я с интересом проглатывал и готов был часами слушать все его невероятные истории, вымышленные или нет — не важно.
Идея остановиться у него сразу же показалась мне удачной, и хотя тот отнёсся к моему визиту без особого энтузиазма, я ни разу не пожалел о том, что решился на знакомство с кем-то из членов семьи Вайолет.
Через неделю придирчивых взглядов из-под густых седых бровей я был посвящён в утренний ритуал рубки дров и ковыряния в старом драндулете. Последний вряд ли когда-нибудь ещё заведётся, но Роджер неустанно марал руки, выкручивая все новые и новые детали двигателя. Со временем я понял, что он просто увлечён самим процессом, и втянулся за компанию. Возможность сблизиться с дедом использована удачно. Ещё через пару дней он начал травить бородатые анекдоты, по-доброму подтрунивать надо мной и интересоваться моими играми за университетскую команду.
«Как, говоришь, команда называется?»
«Где я мог вас видеть?»
«Что, вас не показывали по центральному телевидению?»
«Как зовут вашего тренера? Как-как? Этот сопляк?!»
Потом долго бранился на всех и ни на кого в частности, вспоминая, как трава в его годы была, естественно, зеленее и забористее, а девушки за просто так не таскались по всему свету с какими-то пареньками.
«Откуда ты там ещё раз?»
«Из Окленда, сэр. Новая Зеландия.»
Здесь у них так принято: да, сэр; нет, сэр (так точно, сэр).
А следом продолжил, чтобы скрасить его разочарование в нынешней молодёжи.
«Вайолет считает, я смогу добиться большего и попасть в НФЛ.»
«Ну, моя Вайолет слишком много считает. Есть в кого, конечно. Но на одном таланте не уедешь. Здесь нужна работа. Тяжёлая. Такая работа должна тебя убить. Ты готов умереть ради футбола, а, сынок?»
В Нэшвилле, как и по всему югу, отношение к игре очень личное, доходящее до сакральной важности. Оказалось, я ещё столького не знаю, не понимаю. Не осознаю до конца, чем занимаюсь и насколько это важно для меня, и слова Роджера заставили задуматься над многими вещами в жизни, в том числе и над нашими отношениями с Вайолет.
До поездки в Теннесси мы никогда не говорили о том, что ждёт нас впереди и куда это вообще ведёт. Не дошло. А может мы оба попросту не заботились об этом совместном будущем. Куда спешить, зачем торопиться и что-то решать. Есть ещё, как минимум, год впереди и половина лета. Затем мои тренировки, ее репетиции, разграничение свободного времени, обычное дело. Каждому есть чем заняться, и мы всегда придерживались курса по направлению вперед, а там, как говорится, будет видно.
И хотя Роджер наверняка хотел бы располагать информацией о моих намерениях, разговоров об этом пока не заводил, но, думаю, я бы не мешкая заверил его в том, что они вполне серьезны. По крайней мере, мысли о том, чтобы провести остаток дней с Вайолет не заставляла волосы на затылке шевелиться, и я мог спокойно представить нас вместе лет через пять: я квотербек нью-йоркских "Гигантов", она записывает свой второй альбом и дает тур по Европе. Что-нибудь подобное. Было бы неплохо.
Выбегая утром из дома, из которого теперь было бы грустно уезжать, я ухмыльнулся этой мысли. Ну, про будущее и остальное. Мой отец всегда говорил, что нужно визуализировать желаемое. Постоянно. Раскадрировать его и прокручивать перед глазами. Вот я надеваю синюю форму со счастливой тройкой на спине, выхожу под рев трибун в составе команды мечты на игре Супербоула. Где-то в ВИП-ложе прыгает от возбуждения и радости Вайолет и вся моя семья. Напряженная игра, опасность повредить какую-нибудь конечность или остаться калекой очень велика. Эти парни не из робкого десятка и знают все наши слабые места. Всю игру мы идем ноздря в ноздрю, но за десять секунд до окончания мачта я приношу команде решающие очки, заработав тачдаун почти на пороге своих возможностей, прорываясь сквозь прочную стену массивных техасцев. Фанаты ликуют, рвут глотки. Счет с разницей в три очка перевешивает в нашу пользу, и команда тренеров бросает на землю свои потные бейсболки, вторя разбушевавшимся трибунам. Победа! Кубок наш! Фанфары, фейерверки. Кровь, пот и слезы счастья. А потом какой-нибудь красивый званый ужин и все прилагающиеся почести чемпионам страны. Деньгами из гонорара я оплачу сестринский долг за учебу, внесу сумму за новый дом родителей и себе что-нибудь оставлю. На очередную поездку в дальнюю страну вместе с моей творческой единицей, например. К тому времени на ее пальце будет сверкать кольцо, а в голове разворачиваться план по самому изощренному свадебному торжеству. Ни в чем не отказывать близким — это то, чего мне хочется в конце концов добиться. То, что я хочу видеть в своих кадрах перед глазами. Никто и никогда ни в чем не будет нуждаться.
На десятом километре мне пришлось забежать в придорожное кафе с сонными мухами и заправиться водой, чтобы протянуть в этой жаре хотя бы еще минут сорок, пока не вернусь домой с достигнутым личным рекордом в кармане. К тому времени Вайолет уже проснется, и мы поедем завтракать в ее любимую блинную в центре города, но у меня в планах изменить распорядок дня и поесть где-нибудь в парке у реки.
У развилки перед железной дорогой на проселке я хотел снова свернуть на шоссе. Оно было пустым, впрочем, как и в любой другой день в этом захолустье, поэтому беззаботной трусцой я круто обогнул кювет и вылетел на дорогу с кричащей музыкой в ушах.
Следующее, что я помню, это как меня сбивает с ног железная, по ощущениям чуть ли не титановая, конструкция. Машина, очевидно. Но тогда она виделась мне чем угодно, но только не обычной легковушкой. После меня бросает на жесткую и непробиваемую поверхность капота и проносит еще несколько метров вперед, я чувствую запах гари и горячий на солнцепеке асфальт, об который в кровь сдираю себе бок и руку. Во рту резкий и неприятный привкус железа, уши моментально закладывает, пока не начинает раздаваться монотонное гудение, и я вконец теряю сознание.
Еще слышал голос. Женский. Он без устали что-то лепетал плаксиво, страдальчески, от чего меня еще больше затошнило перед тем, как вырубиться. Но на носилки меня затащили двое парамедиков-мужчин, и только в скорой я смог разуть глаза и произнести свое имя, едва открывая рот.
«Нил. Нил.» И имя это кажется не моим. И не именем даже. Звук невменяемого, который несколько минут назад планировал свой день, а теперь не может понять, кто он вообще такой. Они светили мне в глаза, оттягивая веки, спрашивали подробности — тщетно. Я изо всех сил пытался рассказать, что помню, узнать, что произошло, добраться до Вайолет и Роджера, но я то и дело обессиленно падал головой обратно на твердый подголовник.
Последний эпизод и яркий свет уже в больнице. Длинный коридор и люминесцентные лампы, которым, казалось, не было конца, но скоро они закончились и перед моим носом появилась кислородная маска.
А дальше? Пустота.
